Человек неспешно прилег на диван. Вечерело. Мужчина устал на работе, и его все сильнее клонило в сон. Однако, он не хотел рано ложиться спать, а было только шесть вечера. Он встал, прошелся на кухню. Поставив чайник, включил телевизор. На экране шла информационная программа, вновь со всех концов света неслись неутешительные новости. Мир казалось сошел с ума, и как все больше казалось человеку, катился к своему концу. Мужчина налил чай, взял конфету, и отхлебнув глоток, вновь перевел взгляд на экран. Телевизор, как обычно, пестрел знакомыми картинками.
— Обстрелы, убийства, теракты. Как все это надоело. Одно и тоже, каждый день, эти преступления так приелись, что уже просто не трогали человеческих душ, и были просто статистикой. Страшные трагедии людей, их боль, их гибель, становилось только сухими цифрами, красочными репортажами корреспондентов. Человечество очерствело, души очерствели, люди теряют ту часть себя, которую потом невозможно будет вернуть. Мы уже не вздрагиваем от ужаса когда целые страны стирают с лица планеты, людей уничтожают в угоду бизнесу. Мы просто говорим, жаль. А чувствовать, что нам их правда жаль, мы разучились. Что-же будет дальше? Неужели мы не поумнеем? Когда — же человечество одумается?, — подумал мужчина.
И как бы в тон его словам, тема обстрелов закончилась. Но ничего более приятного не возникло, тема следующего репортажа была не лучше. ВПК Америки, поставки оружия, деньги, за кровь, смерть, муки людей. Человек стал переключать каналы. Но толку было не много. Либо новости, насыщенные кровью одних и наживой других, либо реклама, либо фильмы про ту же кровь, или про ту же наживу. Человек вышел в коридор, достал сигарету, закурил. Он устал от того, что творится в мире, от того, что стало с людьми, от смены идеалов человечности на идеалы денег. Думать об этом больше не хотелось. Человек смотрел в бездонное небо, и тихо курил. Было тихо, ветерок еле колыхал листву деревьев, казалось, что он тоже не хочет нарушать тишину. Мужчина докурил, затушил сигареты, прошел в дом. На экране какая-то бедная бабулька жаловалась на нищенскую пенсию, и высокие тарифы. Мужчина вновь улегся на диван и задумался, о мире, о войнах, о нищете одних, и бесстыдном, несуразном богатстве других. Мысли все медленнее водили хоровод в его голове. Веки начали смыкаться, накатывала сонная истома.
— Все надоело, буду спать, — решил человек, выключил телевизор, и накрывшись одеялом, провалившись в сон. Его закрутило, вихрем швырнуло куда-то вдаль, пространство и время расступились, яркий свет ударил в глаза. и казалось на секунду мужчина ослеп и оглох. Но органы чувств начали медленно включаться…
…Где я? Что вокруг? И, что я сам?…
Тьма медленно рассеивалась, и я увидел седобородого старца, в ослепительно белых одеждах. Странно, но на его благородном лице не было морщин. Его силуэт был так величественен, что наводил на меня благоговейный трепет и непомерное уважение. Что заставило возникнуть таким чувствам, я не знал. Пока я пытался понять, кто этот старец без возраста, в это сияющее помещение вошел еще один человек. Я немного неправильно сказал, назвав это место помещением, нет, это… Это было, было,… Место вне времени и пространства. Наверное мой мозг просто не может описать его, не находя аналогов, поэтому я продолжу называть это помещением или комнатой. Итак, продолжу, в помещение вошел еще один человек. Он показался мне очень знакомым, хотя я был уверен, что никогда его не встречал. Мне он показался намного моложе, с небольшой темной бородкой и волосами до плеч. Взгляд мужчины был наполнен добротой и сиянием, он излучал спокойствие и любовь. Таких чувств, какие вызывал взор этих глаз, я тоже ни когда не испытывал. Но это ощущение мне понравилось, оно успокаивало, и вселяло веру во , что-то хорошее, какую-то надежду. Человек подошел ближе к старцу, и спросил:
— Ты хотел со мной поговорить?, отец.
Становилось понятно, что старец это отец того человека, что только, что вошел, и им предстоит какой-то, судя по их серьезному виду, непростой разговор. Но кто они, и почему я явился невольным свидетелем их беседы, было не ясно. Я попытался привлечь к себе внимание, и сказать, что вижу их, но не смог произнести ни слова. Попытки мои были тщетны, и мне почему-то показалось, что старец почувствовал мои безуспешные попытки, и по доброму усмехнулся. Я продолжил свое немое наблюдение, оставив попытки, что-либо сказать. Мне осталось только наблюдать, что я и сделал. Хотя ощущение того, старец знает о моем присутствии меня несколько смущало. Как будто я подслушиваю чужой разговор. Если б я знал, как я ошибаюсь, и разговор был предназначен именно для меня.
Отец подошел ближе к сыну, взглянул на него и произнес:
— Я заметил, сын, что ты хочешь поговорить со мной, но не решаешься. Времени его откладывать больше нет.
— Ты прав, но не я не знаю с чего начать. А то, что времени не осталось, я тоже почувствовал, — ответил сын.
— А ты начни с начала, конечно прошло две тысячи лет, но разве это много для нас? — произнес старец.
— Для нас нет, но для людей, это много. И я не вижу, ни их благодарности, ни их изменений к лучшему. Буду откровенен, они все больше превращаются в существа, абсолютно не похожие на тех, что ты создал. И, что самое неприятное, с каждым веком они все хуже, — более молодой собеседник, грустно вздохнул.
— Но ты все еще веришь в них? Или твоей веры в них больше нет?, — спросил отец.
Сын молча прошелся взад — вперед, остановился и опустив голову произнес:
— Не знаю, я принес себя в жертву за них, я надеялся на их прозрение. Я оставил им писание, но все стало только хуже. Писание каждый извращает как хочет. То, что я говорил, записывалось, но за эти века, записи исчезли, а то, что записано, далеко от моих слов. А люди, они не просто грешат, они совершают преступление за преступлением, потом строят храмы считая, что за это все сойдет им с рук. Они даже храме обсуждают, как заработать новый миллион, а не как спасти свою душу. Для них храм, способ откупиться от грехов. Безумные, они не хотят понять, что раскаяние должно быть искренним, и оно не продается и не покупается. Почему все так?
— Если хочешь, я отвечу. Но я думал ты понял, за две тысячи лет, что ошибка была совершена тобой. И, что последствия не могли быть иными.
— Мной? И ты молчал столько лет? Но в чем? И зачем ты позволил уничтожить противовес злу? Ведь ты мог не допустить уничтожения великой страны, и ее переход в стан врага. Теперь и на ее территории во главе угла стоит не духовное развитие, а материальное потребление. Не просто потребление, а бездушное, наплевательское отношение как к себе подобным, так и к миру который ты им подарил.
— Я всего лишь не мешал, им предавать свою страну. Но ты прав, даже когда в той, преданной стране запрещали храмы, в ней было больше духовности, чем сейчас, когда церкви растут как грибы. Только я затеял этот разговор с другой целью. Ответь ты еще веришь в них? — повторил свой вопрос отец.
Сын подошел к отцу чуть ближе и взглянув в его глаза, вздрогнул. Казалось он увидел там, что-то такое, что его испугало, то чего он ждал и боялся. Однако он быстро совладал с собой, хоть взгляд его и помрачнел.
— Отец неужели ты решил… — он не договорил, и вопросительно посмотрел на старца.
— Ты не ответил, — повторил отец.
— Я не хочу чтоб моя жертва была напрасной. Но я не понимаю, в чем ошибка, и почему ты сказал, что ошибка совершена мной? Разве я не принес себя в жертву две тысячи лет назад? Разве я не показал им путь? Разве я не показал им как мерзко предательство? — сын откровенно огорченно посмотрел на отца.
— Жаль ты не понял, — произнес старец, — но времени больше нет, я сам подскажу тебе ответы.
— Начнем с твоей жертвы. Почему ты выбрал этот путь? Да он вел тебя ко мне, но был и другой, тот который ты не заметил, — отец замолчал.
— Какой?
— Прожить всю человеческую жизнь, пройти ее до конца, неся свое слово во все части мира. Пройти муки жизни и гонений за свою веру, а не доверять все это ученикам, которые, к тому — же, поняли все по своему. И то, что ты сказал в одной части мира, в другой звучало уже совсем иначе. Посмотри, мир докатился до того, что черное стало белым, а белое черным. Подлость, ложь и любые преступления ради наживы, стали идеалами этого мира. Благородство и честь, дружба и любовь, стали тем, что подвергается насмешкам, и считается непростительной глупостью. Может ты рано ушел из того мира, не смог донести до них истину? Может ты выбрал не тот путь?
— Но, меня же предали, как я мог идти дальше?
— А вот об этом стоит поговорить. Ты считаешь, что тебя предали? Подумай и ответь мне, ведь ты знал, что твой ученик падок, на деньги. Не твоя ли задача была отвести своего его от этого греха? — подумай, и ответь мне честно.
-Да, я знал, но я же должен был пройти через предательство и муки, чтоб они все поняли?
— А кто тебе сказал, что должен? Это ты так решил. Я тебе не мешал, но ты мог отвести его от этого греха, зная, что сам он не устоит. Ведь ты знал? А теперь даже имя его стало синонимом предательства, и проклято в веках, — все больше хмурясь продолжал говорить отец.
— Но, ведь тогда получается… Это я его предал?
— И нет, и да. Ты просто сделал неправильный выбор. Человечество еще не обрело веру в тебя, и неспособно было оценить жертву. Ты поспешил. Был другой путь, теперь ты понимаешь?
— Да отец. Я мог продолжить путь в мире людей, нести твое слово, и пройти его весь, как бы тяжел он не был, — грустно вздохнув ответил сын.
На некоторое время мужчины замолчали, то ли из-за того, что хотели обдумать услышанное, то ли из-за того, что раздался странный звенящий звук. Он был похож на взмах огромных крыльев. Невольный слушатель и зритель, напряг все свои органы чувств, но кроме сияющего облака не мог ничего увидеть. Он продолжал всматриваться, и силуэт сияющего облака стал приобретать очертания. Мозг быстро сопоставляя увиденное с известными ему знаниями придал форму увиденному. На пороге комнаты стоял, облаченный в белую тунику, ангел. Крылья были сложены за спиной, взгляд излучал какое-то внутренне сияние. Отец сделал знак рукой, и крылатый подошел ближе. Он хотел что-то произнести, но отец произнес:
— Подожди.
Затем он повернулся в сторону невольного зрителя, как будто знал о нем, сделал короткий взмах рукой, и зритель на мгновенно оглох и ослеп. Он продолжал осознавать себя там же где и был, понимая, что его просто отключили, и этот разговор не для его ушей. Однако это говорило о главном, о том, что все, что происходило ранее, показывалось именно ему. И он не случайно оказался свидетелем беседы отца и сына. Он был приглашенный слушатель, и от этого становилось страшно. Зачем, эти могущественные, высшие силы дают ему увидеть свою беседу? Что за ноша будет возложена на него? А то, что так и будет он уже не сомневался. Это не могло быть случайностью, о нем знали, и хотели, по крайней мере отец, хотел чтоб он слышал их разговор. Слушатель какое-то время пребывал в полной светящейся пустоте, не видя и не слыша ничего.
А чего он не видел? Он не видел, как ангел подошел к отцу, и задал вопрос, который он не слышал. И как посуровел ангел, получив ответ на свой вопрос. Как сын погрустнел, услышав приказ отданный отцом ангелу. Наблюдателю не суждено было слышать короткий диалог отца и сына. Он не знал, что приказ был отдан воинству ангелов, и, что на часах человечества пошли последние секунды, по меркам вселенной. Ему еще только предстояло понять, что у человечества остался лишь маленький, почти неосязаемый шанс на спасение. И что спаситель сам теперь нуждается в его помощи, чтоб помочь им всем. Наблюдатель не мог знать как и почему был выбран именно он, из миллиардов людей. Он ничего этого еще не знал, и знать не мог. Он просто витал в светящемся тумане, и пытался рассмотреть хоть, что нибудь. Но до поры до времени, был просто слеп, и глух.
Наконец раздался тихий щелчок, и светящийся туман рассеялся. Взору наблюдателя вновь предстала уже знакомая комната. В ней опять были только двое, отец и сын. Ангела в помещении уже не было. Когда и куда он ушел. осталось тайной.
— Отец, так, что ты решил, с человечеством? Ведь чаша зла перевешивает? Противовес ты не стал сохранять, почему?, — вновь донесся до наблюдателя голос сына.
— Я больше не хочу с ними нянчится, они будут наказаны за то, что их грехи перешли все допустимые и недопустимые нормы. Они обращаются с себе подобными как со скотом, с миром, что я им дал, как со своей собственностью, превращая его в большую мусорную кучу. Уничтожая его из-за своей жадности и глупости. Время у них почти не осталось, да они и не хотят меняться. Их новые ценности, это деньги, скоро в храмах вместо икон будут их изображения. Путь избранный большинством человечества основан только на новых ценностях, любой грех, если он направлен на добычу денег, у них оправдан. Они даже дружбу и любовь перевели в этот ранг. Они идут против чувств, невзирая на омерзение, какое может вызвать избранник или избранница. Жадность, лицемерие, жажда власти, да что перечислять, все пороки, возведенные в степень, теперь их идеал, — с ноткой грусти произнес отец.
— Но, отец, зачем ты позволил развалить ту большую страну, предать ее идеалы, перевести ее на дугой путь? Ведь в стране, где официально отвергали бога, веры было больше, идеалы чище, а путь правильнее? — с нескрываемой горечью спросил сын.
— А зачем ты позволил предать тебя, две тысячи лет назад? — парировал старец.
— Я признаю, я ошибся, но ты не мог ошибаться, ты точно знал последствия.
— Верно, а значит, ответ один, я больше в них не верю, поэтому и спрашиваю тебя. А ты веришь?
Нависла гробовая тишина, казалось даже мысли замерли в голове наблюдателя. Он ждал ответа сына, понимая, что сейчас услышит то, что может оказаться концом человечества. Было так тихо, что казалось само время, замерло на секунду. Можно сказать, что наблюдатель слышит ток крови в жилах, хотя он знал его тело сейчас далеко, ибо только дух его мог наблюдать за этой беседой.
— Отец, — наконец произнес мужчина, — Я все еще верю в них.
Старец вопросительно и с удивлением посмотрел на сына.
— И ты знаешь способ отвести их от гибели? И как, вообще, можно продолжать в них верить? — громче обычного спросил отец.
— Кажется знаю, — немного подумав, ответил сын. — Я должен вернуться на землю, и пройти тот путь, что не был мной пройден.
— Ты не успеешь. Возродившись в теле женщины, ты не успеешь вырасти. Конец человечества придет раньше.
— Тогда я сольюсь со взрослой особью. Ничего не говори отец, я знаю, что мои возможности, и знания придется восстанавливать. Что став единым целым с человеком у меня будет один выход, пройти путь, и выполнить предназначение. Я ведаю и то, что выполнив то, что задумано, я вновь вернусь к тебе, открыв путь сюда и тому человеку. Но также я знаю и то , что оступившись, не достигнув цели, по своей или по его вине, я погибну вместе с остальным человечеством. А моя душа затеряется среди миллиардов других, став обычной человеческой душой, — сын закончил свою речь, и заметно погрустнев, замолчал.
Старец подошел к нему и пристально посмотрел в глаза. Мужчина ответил несгибаемой волей во взгляде, и отец согласно кивнул, сказав:
— Ты правильно решил, сын, хоть это решение и тяжело для меня. И ты правильно оценил последствия, значит решение обдуманно. Я не смогу просто взять и дать тебе силу, ты будешь открывать ее в себе заново. И человек, он может помочь, а может помешать тебе. Тебе придется остаться одному. Даже тогда, две тысячи лет назад я был ближе, и мог помочь. Сейчас, свои силы ты разбудишь сам, когда вспомнишь, кто ты, и зачем ты там. И мир стал совсем другим, ты видишь его отсюда, но попав в него и почувствовав сколько злобы и ненависти в нем, ты можешь не выдержать. Эта злоба способна свести с ума даже тебя, и тогда не только конец человечества, но и твой конец неизбежен. И еще, как ты выберешь, кандидата? — взглянув на сына спросил отец.
— Я слишком хорошо тебя знаю, отец. Ты знал какое решение я приму?
— Верно, и что?
— Значит кандидат у тебя есть, или я не прав? — озорно глянув на старца спросил сын.
— Конечно, — произнес старец, и перевел взгляд в сторону наблюдателя.
У наблюдателя наверное подкосились бы колени и он бы рухнул в обморок, будь у него тот момент колени, да и вообще тело. Он вдруг ясно осознал, что сейчас произойдет, страх, нет не страх, ужас прошелся предательской волной по его сознанию. Его жутко затрясло, стало жарко, потом холодно, а затем, огненная волна света вошла его тело, слившись с его душой. Две души сливались в одну, и должны были стать единым. Не будь вторая душа так сильна, ни какое тело не выдержало бы такого потрясения. Но вторая душа была сильна, и вера ее, и намерения были чисты, и это спасло тело. И две души слились в одну. Душа сына и душа человека. Последние слова, те, что человек смог услышать, медленно потонули в его сознании:
— Тебе придется все вспомнить, тогда вспомнит все и сын. И тогда у человечества, и у вас будет шанс…
Послесловие.
Есть ли теперь у человечества шанс? И было ли все то, что пригрезилось наблюдателю? Или все это просто плод больного воображения психически нездорового человека? Кто ответит на этот вопрос. Есть только время, которое все расставит по местам. Время интересная штука, которая может тянуться, а может и лететь. И скоро оно даст нам ответ, либо жесткий ответ, последний для человечества ответ, после которого нас не станет. Либо другой ответ, который зависит и от нас, и от того, кто борется за нас. И тогда появится шанс, шанс на жизнь. Но сможем ли мы использовать его? Или это опять будет только отсрочка, только зря принесенная за нас жертва. Ведь первую жертву мы не поняли и не оценили. Отец сказал, что больше не верит в человечество, но так ли это? Разве мог он, отпустить своего Сына, понимая, что это может привести к его гибели, не имея ни капли веры в человека? Значит какая-то часть веры в нас еще есть. Оправдаем ли мы ее? А на этот вопрос должен каждый ответить сам, только сам. И понять, что наше предательство, или даже простое бездействие, может привести к концу нашей цивилизации. И поймем ли мы когда -нибудь, смысл, цель нашего создания. Понял ли его наблюдатель, и был ли он, наблюдатель…
А может это просто чей-то сон…