Со среды на пятницу.
Город, сонный город с рекой и храмом на холме, с набережной полной отблесков свинцовой воды, Он опять пришел сюда – но обошлось без гонок по парку-кладбищу, и даже набережная не смогла зацепить гудками пароходов. Его ждал Театр. Маленький, пульсирующий изнутри красным бархатом обивки, беззубо скалящийся ртами лож – он звал его голодной песней партера. Хорошо, что Он был не один – подруга стояла рядом и вместе с ним смотрела на сцену – и вот пополз занавес, зажегся прожектор — и в белом пятне на сцене появился Друг, с которым когда-то делился душой и письмами снов. Он молча вытаскивал из груди длинные полки черного стекла – и разбивал их о пол, не было звона – шорох опавших листьев, заглушаемый темнотой кулис. И не было крови – только безучастность на когда-то близком лице и пустеющие глаза. И внезапно Он понял – каждый из них был там – на сцене, каждый разбивал свои полки (и Он сам, и подруга, чье плечо сейчас холодило его спину) – иначе было не попасть в этот театр (не зря он пахнул голодом и разевал пасти дверей). Шатаясь, он вышел из театра и оказался в детском кошмаре – доме двоюродной бабки, точнее, в палисаднике с запрещенной, и оттого еще более вожделенной клубникой, где прятался в надежде услышать запах моря из колодезного ведра. Он наконец убил монстра в кладовке – теперь осталось закопать его. И крупным планом — грязные ногти, ободранные руки забивающие землёй пазы между досками настила, и дикий страх не успеть, дать Ему выбраться… Стекающая по виску капля пота, взмах руки – и внезапное осознание — это Себя он закапывает сейчас, себя хоронит с блаженной улыбкой исполнившего свой долг. Не отряхнув рук и размазывая землю по щекам, он помчался в дом.
Вечеринка в нем была в разгаре – дамы в кринолинах, смокинги кавалеров и безликость официантов…чуть хрипящая песня о терракотовой смоле и цветах. И сам дом – непрерывно кружащиеся стены, перетекающие друг в друга, меняющиеся фрагментами. Он пригляделся – стены были сделаны из частей человеческого тела, руки-карнизы переходили в ребра стен, но дом был стар…и потому следующее что он увидел – упавший с потолка, на поднос с шампанским, палец с синюшным ногтем. Поразился было выдержке официанта – но заметил, что и официанты и кринолины – были частью дома, пальцами и не только, которые упали с потолка, и которым дом позволил принять форму бокалов с шампанским (то-то оно так било в голову – последний вздох в форме пузырьков – это нечто). Не было страха – слишком свеж и красен был в памяти бархат театра и саднили содранные в кровь о доски пальцы, тем более, что уйти из дома, пока он не захочет отпустить – нельзя, а кто мертвый отпустит живого? Да и бокалы с вином подходили к концу… Только сильно хочется спать – и Он открывает глаза.
Первое, что увидел – розовое зарево в молочной дымке. Топот босых ног по щербатым доскам пола, и много, много закушенных до боли губ и красных следов на светлом дереве. Пансион был строгих правил, и старая карга не давала им сесть – безумный танец кружения по громадной кухне сопровождался хлесткими ударами деревянного бруска по замешкавшимся задам (они то и светили сквозь дымку форменных юбок). И девушки сменяли друг друга у телефона – отрабатывая навык звонков подругам (единственная возможность присесть). Только Мари была свободна – пока любила Кошку,(ему же тот зверь показался странным – металлическим рокотом звучало мурчание). Сегодня они приехали небольшой съемочной группой – очередной репортаж. Длинноволосая Рыжая – ужасалась порядку и вздрагивала от шорохов, а недавно поженившаяся пара — оператор( он же водитель) и репортер – им ни до кого не было дела. А он – он заметил Её, больше всех третируемую наставницей (алеющая цепочка следов привела его к ней, корчащейся на дне затравленных глаз). Потом был сумрак рабочего дня, его просьбы уйти с ним – пусть в никуда, всё лучше, чем здесь. Очнулся он уже от Её крика – карга пыталась помешать ей уехать, хватая за руки, выдирая черный дешевый чемодан, помешать ему забрать ее… И она могла – странной силой налиты были высохшие руки, когтями, раздирающими плоть, были скрюченные артритом пальцы и паутиной, забивающей дыхание, тряслись седые пряди у самого носа. Чемодан. Её тяжелый чемодан – он еле поднял его, но бил по тем рукам, седой всклокоченной голове, ощетинившейся позвонками спине — пока она не упала… И никаких повреждений…как спящая…рядом с открывшимся чемоданом, полным битого стекла. Он вспомнил – время. Схватил за руку Её, и они помчались на автобусную остановку. Только так можно было уехать. И был бег по проселочной дороге, пыль, забивающая открытый в попытке вдоха рот, судорожное оглядывание через плечо. Только автобуса не было – была очнувшаяся карга, мчащаяся к ним, и толпа толстых, ко всему безразличных тёток на остановке, лениво плетущих беседу – бессмысленную, как розовая пряжа их безразмерных свитеров. Они почти успели…автобус и карга – подошли одновременно – и он спрятал Её за толстую вязаную спину, затолкал в автобус…поехали. Оказалось – у них нет билетов и контролерша (видимо иная реинкарнация надзирательницы пансиона) кричала и требовала высадить их, он жался на сидении, закрывая Её от крика, липнущего к коже как деготь. Но где же сама надзирательница – думал он, ведь успела же она добежать до автобуса.
Триста метров назад – очнулась Она…привязанная запястьями к придорожному столбу. Ветер трепал ее, как старый флаг, продувал насквозь, трепал как выстиранный кулёчек рачительной хозяйки из прошлого. И пришло осознание…тело – с ним, а вот Её – карга умудрилась поймать. Жаркая пасть щелкнула рядом – крокодил, с остатками полосатой пушистой шкурки на боках (не зря та кошка ему не нравилась) полз к ней. Ей хочется зажмуриться и проснуться, но ветер держит веки, жесткими пальцами раздирая глаза. И тут шум мотора, и странно прозрачные руки разматывают ленту на запястьях, нога в грязном кроссовке – пинает крокодила – автобус. Автобус съемочной группы. Из-за стекла, странно улыбаясь, глядит Длинноволосая Рыжая, только её волосы запеклись кармином. Водитель тянется за бардачок и достает подставку с головой жены, голова улыбается – значит, все будет хорошо…теперь бы догнать Его. И ветер подталкивает ее к дверям автобуса…
Щекотка пузырьков по венам проходит, гудок парохода разрывает туман города, и он дрожит, расплывается под натиском звука – будильник. Время проснуться – и Он закрывает глаза.