Две неживые стрелки часов висят на стене. Я делаю кофе, и крыса блестит из угла глазами. Спрашиваю:
— Будешь?
Она подходит к столу. Смотрит на меня снизу.
— Тебе сколько сахара?
— Две.
Пьем молча. Сидим на полу. У меня чашка, у нее блюдце.
— Ты как здесь? — вдруг спрашивает она.
— Не знаю.
И понимаю, что забыл выключить газ.
Два этажа, два крыла, четыре коридора, лестница, двери. План эвакуации как анатомический атлас одинокого существа: скорее всего птицы. Когда я иду по коридору, эхо шагов стучится в двери, и я все время ожидаю, что они приоткроются, и сквозь щелку на меня настороженно будут смотреть обеспокоенные, но внимательные и бдительные жильцы. Соседи.
На самом деле открываешь дверь, а в комнате дождь. Холодный, осенний: пахнет мокрыми крупинками песочных часов. И если войти, промочишь туфли или тапочки — в чем ты, там, сегодня? За окном тоже пасмурно. В центре маленький бумажный кораблик, и если на него не смотреть, то кажется, что с него тебе кто-то машет рукой. Хочешь помахать в ответ и чувствуешь себя как-то глупо. Получается какой-то неуверенный жест, словно ты сегодня не вовремя зашел. Легко киваешь и выходишь. И чего хотел, не помнишь уже.
Или зайдешь на кухню, там чайник свистит, зовет кого-то. Ты конфорку выключишь, сядешь рядом, помолчите вдвоем — станет легче.
А сейчас ты читаешь. Я стою за твоим левым плечом и вижу часть текста, лица и комнаты. Закрой, пожалуйста, окно. Мне холодно.
Пожалуйста.
Ты же слышишь, как шуршит ветер. Выхожу в коридор, закрываю за собой дверь, оставляя тебя одного. Читай, не буду тебе мешать.
В конце коридора идет человек. Через десять шагов он вскроет небо. И дождливые кишки вывалятся сквозь разрез, вымажут лица прохожим, и те уцепятся за них, и будут болтаться, раскачиваясь и счастливо визжа. А остальные будут думать, что это небо грустит. Остальные укутаются шарфами, и будут куда-то идти. Ведь через десять шагов у них, может, начнется зима.
Человек останавливается, оборачивается и смотрит мне в глаза: «Ну и что дальше?» — спрашивает он у меня. Пожимаю плечами и делаю вид, словно я здесь совсем не при чем. Он отворачивается, уходит.
Если бы я был психопатом, то убил бы его прямо там за углом.
Если бы я был человеком, то плюнул бы ему на спину.
Если бы я был поэтом, то не обратил бы на него внимания.
Но мне скучно. Хочется с кем-то поговорить. Подхожу к телефону-автомату, набираю номер.
— Алло?
— Вы ошиблись.
— Извините.
Снова номер. Говорю:
— Алло?
— Привет! Ты знаешь? Зима началась!
— И снег идет?
— Да, пушистый такой.
— Может, погуляем пойдем?
— Ой, я сегодня не могу, у меня встреча важная. И вообще я занята сейчас очень сильно.
— Конечно.
— Ты на меня не обижаешься?
— Ты же знаешь, я не умею. Мне просто может быть скучно.
— Ну ладно, пока! Я тебе напишу!
— Пиши.
Слушаю телефонный гудок. Крыса подходит сзади и спрашивает:
— Может, пойдем еще кофе попьем?
Сидим на кухне. У меня чашка, у нее блюдце. Кончился сахар.
— Знаешь, — рассуждает крыса, — иногда так хочется пить, что даже уксус соблазняет и сводит с ума. Тогда не замечаешь ничего и пьешь как воду. А иногда наоборот: понимаешь, что это именно то, что нужно сейчас. Или отплевываешься потом… Но лучше пить кофе, конечно. С ним все как-то спокойнее, что ли…
— Определенней.
— Точно. Если б еще и сахар был…
— Давай я принесу, хорошо?
Крыса грустно улыбнулась, словно вспомнила что-то. Они мелкие и острые.
Иду за сахаром, а в коридоре туман и черные деревья настороженно обретают форму. Застегиваю куртку, пахнет сырой листвой и очень тихо. Так тихо, что очень приятно напевать себе что-нибудь под нос. Получается, конечно, плохо, но тебе нравится. «Ты давно здесь?» — спрашиваю. Ты удивленно на меня смотришь. «Да ладно, — говорю, — еще привыкнешь, перестанешь удивляться… тогда точно надолго. Дай мне сахар, пожалуйста».
Возвращаюсь, верчу в руках три кубика: два белых, один красный. На кухне пусто. Ну и ладно, оставлю себе. Смотрю в окно.
Там человек держится за карниз крыши. Ему холодно. Его тошнит.
Метром ниже окно с зелеными занавесками, желтым светом и белой геранью на подоконнике. За окном девушка ходит по кухне и готовит себе ужин: чай, два бутерброда, шоколадная конфета.
Человека продолжает тошнить.
На подоконник запрыгнула кошка и начала вылизываться.
Затекла правая рука.
Люди внизу идя домой смотрят в окно на девятом этаже, потому что там уютно. Человека, соответственно, не замечают.
Хочется пить и блевать.
Бутерброд падает маслом вниз. Кошка перестает вылизываться и настороженно прислушивается. Люди внизу ничего не замечают.
Кружится голова. Дрожь. Холод.
У кого-то внизу звонит телефон:
— Алло?
Кошка продолжает вылизываться, бутерброд летит в мусорное ведро, закипает чайник.
— Ты где сейчас?
Тошнит.
Девушка включает телевизор — там кто-то падает с крыши.
— Я тебя тоже люблю.
Левая рука соскальзывает. Холодно.
Кипяток наполняет чашку.
Кошка влажно чавкает. У нее длинный розовый язык.
Человек срывается вниз. Видишь небо?
Кипяток окрашивается коричневым. Пахнет свежим чаем.
— Пока.
А здесь всего лишь два этажа. И если поджечь, дым будет стелиться по потолку, иногда выползая в окна — отдышаться.
Когда-то здесь была война. И тогда для того чтобы не смотреть в окна заколотили досками все зеркала.
Слева на столике стоят шампанское и фарфоровая балерина. Угощайся, только не разбей ничего. Не то, чтобы дорого как память, просто я не знаю, откуда она здесь взялась. Столько лишнего и ненужного всего… Действительно, иногда иду и удивляюсь. Велосипед в коридоре, чьи-то тапочки порванные, подсвечник, кофе недопитый.
Хуже всего, когда зонты. Там, улыбки или пепельницы — это нормально, ладно, но зонты… И не спрашивай меня почему. Не зли.
Да, кстати, если встретишь, не пугайся. Эту крысу зовут Красс и она последней сбежала с корабля. Еле дошла сюда по воде, там ночью такие морозы…У нее теперь нет хвоста и мочек ушей, а еще постоянно знобит.
А прошлой ночью было совсем страшно. Ходит по комнате от стены к стене, шагами пролеты меряет, и если бы мебель была или нежности немного, все бы в щепки поломала, только бы не останавливаться. И курит постоянно, сигарету за сигаретой достает, две тяги сделает и выбрасывает, затушив об стену. Что? Не замечал ни разу? И, главное, ты не бросай за собой свет. Когда уходишь — выключай. Мне очень дорого платить потом. А денег нету ни души.
И кстати, я давно хотел тебя спросить, ты где купил себе такое эхо? Просто твой взгляд стучит как будто каблуки. Я сколько не искал, все никак не получалось. Так что вот твои зубная щетка и тапочки. Держи. Твоя комната в конце коридора. Там еще веревочная лестница прибита к потолку, словно в насмешку: поднимаешься на две ступени и бьешься головой о потолок, но зато там пахнет океаном. Эту лестницу обрывали уже несколько раз, но потом всегда приспосабливали обратно. Ты, я думаю, разберешься. А мне пора уже, если честно. А то что-то я уже засиделся. Давай, счастливо оставаться.
Вадим Корвин Гололобов