Артур Шопенгауэр
Сколько себя помню, я никогда не видел снов, только мутную, грязную темноту, которая надвигается на меня и давит, вминая мои уставшие глаза в череп так, что лопаются сосуды, покрывая ее бурыми пятнами крови. Иногда, сквозь них, вспышками проявляются смутные очертания знакомых предметов, и исчезают быстрее, чем я успеваю их разглядеть. Не то, чтобы это угнетает меня, я привык так и не знаю как иначе, но рассказы других про яркие захватывающие сны, которые видят они, заставляют мое сердце биться чаще от желания обладать тем, что не отнять ни деньгами ни оружием.
Но иногда, и такие моменты я ценю дороже всех благ мира,
я вижу…
Я чувствую…
Я осязаю…
Я становлюсь собой…
Впереди петляет тропа, в окружении густых, многолетних деревьев. Воздух невероятно свеж и чист, таким он не бывает нигде в ТОМ, знакомом мне мире, но не ЗДЕСЬ, здесь он не бывает иным. Вперед-вперед, быстрее, рассекая воздух, допрыгнуть до солнца, схватить его всеми лапами, прижать к телу и не отпускать, ощущая это тепло и радость полета.
Мою гладкую шкуру треплет ветер. Я чувствую, как играют мышцы от каждого, даже незначительного движения. Мой шаг мягок, практически не ощутим для грубого человеческого, о, сколько презрения я мог бы вложить в это слово, ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО уха. Мои лапы, под весом тела, слегка погружаются в мягкую пыль нехоженых дорог, поднимая пушистые клубы.
Я бегу вперед, к цели, известной только мне. Известной ни разумом, ибо разум не является навигатором в этом странном путешествии, а скорее сердцем, предчувствием чего-то родного, близкого, зовущего.
НО…
Я открываю глаза. Тело слегка ноет, и я испытываю легкий дискомфорт от нахождения в нем. В глазах еще рябят черные точки, но я понимаю, что возвращение произошло — снова человек, такой, каким был все эти годы, со своей человеческой жизнью, заботами и желаниями.
Серое утро привычно постучало в грязное окно. Я с внутренним ворчанием разлепил глаза, слегка потянулся и огляделся.
Было бы странно заметить что-то новое в собственной квартире, в которой прожил уже столько лет, что буквально сросся с ней. Было бы странно…подумал я заметив краем глаза какой-то серебристый округлый предмет, уютно устроившийся на столе в куче бумаг.
Нельзя сказать что такие «странные» предметы были редкостью в моем холостяцком логове. Наоборот последнее время, когда периоды «транса» участились, я стал с неким фанатичным остервенением собирать все, что могло хоть немного приблизить меня к разгадке моих «видений».
Сначала я стыдился этого увлечения не только перед знакомыми и друзьями, но даже самому себе боялся признаться что верю, именно ВЕРЮ в талисманы, обереги, энергии…да я был готов в черта лысого поверить если бы он смог объяснить, что творится со мной. Индейские ловцы снов практически рядами весели у меня и над кроватью и на форточках всех окон собирая в свои паутины не столько сны, сколько реальную пыль, покрывающую мою обитель. На стенах в хаотичном порядке были приклеены газетные вырезки, фотографии, рисунки любым образом связанные с видениями, трансом, шаманизмом и даже астральными проекциями и параллельными мирами (в какие дебри только не заведет пытливый ум и полное отчаяние). Полки, подоконники и другие плоскости были завалены и забиты кроме действительно нужных вещей всяким магическим барахлом – амулетами, камнями, бубнами…
Могло показаться, что я окончательно слетел с катушек, что в принципе и предполагали мои родные и друзья, которые стали теперь заметно реже появляться в моей жизни – набегами, в спешке, урывками, стандартными «привет-как дела-ну бывай!», короткими мейлами да лайками в социалных сетях.
Конечно, первоначально это удручало меня, выводило из себя, доводило до бешенства. Я высказывал им за это, пытался объяснить все важность для меня этих поисков, шутил над собой и демонстративно частенько забрасывал все, идя на поводу у мнения общества, что «оккультизм и суеверия – пережиток каменного века». Не сразу пришло осознание, что разрушенные или пошатнувшиеся раз связи никогда не станут такими же как раньше — за фальшивыми снисходительными улыбками всегда будет непонимание и не желание понять. По этому, я прекратил все связи, уволился с последнего места работы и переехал в небольшую квартирку на окраине города, вдали от суеты и прежних знакомств.
Здесь я денно и нощно продолжал свои изыскания. Пытался разгадать древние шифры и знаки, часами вертел в руках камни и артефакты, даже, вот до чего довела меня навязчивая мысль, сам изучив шаманские техники начал плести ловцы и кытгьемы чтобы как можно чаще возвращаться в свои фантастический мир…
Но все, чего я добился, было лишь то, что теперь я мог вызывать «ведение» практически в любое время и в любом месте – закрыть глаза, отгородиться от внешнего мира стеной музыки с определенным ритмическим рисунком (я был несказанно удивлен, проанализировав с точки зрения весьма распространенной теории о ритмике практически все мои любимые музыкальные композиции и выявив, что они имеют нужный мне узор) и погрузиться в себя.
Впереди петляет тропа, в окружении густых, многолетних деревьев. Я с радостью вновь ощущаю свое идеальное и мощное тело, жажду скорости и азарт жизни, бьющие фонтанами животной энергии из всего моего существа. Солнце слепит глаза, одновременно даруя свет и отправляя во тьму, я слышу голос природы смешанный с мерным стуком моего дикого сердца. Сердца, не знавшего разочарований и тоски, глупых метаний, и неудовлетворенности. Все четко и ясно, предельно просто — жить — это бежать вперед не терзаясь прошлым, не переживая о будущем. Жить бесконечным настоящим с его теплым ветром и дорогой ведущей домой…
Самое главное же – природа этого явления так и осталась неподвластна мне. Наслаждаясь следствием, я так и не мог достичь причины, а ведь именно это и было возможно моим спасением, надеждой, панацеей от суеты такого чужеродного мира людей.
И вот, как будто ответ на все мои негласные моления и чаяния, в это серое утро я заметил на своем столе абсолютно чужеродный предмет. Серебристый металлический диск, украшенный неясными мне, полу-стертыми письменами. В центре него, на золотой пластине была изображена яркой краской пятиконечная звезда, и на некотором расстоянии от всех ее лучей на диск были помещены пластины в форме месяца и яркие синие камни в незамысловатой оправе. От камней шло сумеречное свечение, но никаких устройств питания, проводов, батарей и сдвигающихся панелей на задней стороне диска я обнаружить не смог. Повертев в руках чудной артефакт, и осознав, что ничего нового от этих действий не происходит, я на время потерял к нему видимый интерес, так как мой желудок незамедлительно оповестил меня о том, что неплохо было бы и позавтракать. Выходя на кухню я непроизвольно обернулся в дверях, ожидая какого либо подвоха от коварного предмета (возможно, он стал бы вдруг левитировать над столом, или активировать какой – либо портал, кишащий потусторонними тварями всех мастей), но лежащий на кипе бумаг амулет выглядел так безмятежно и буднично, что у меня начали закрадываться мысли, что скорее всего я сам и приобрел его на очередной невероятной распродаже в какой-нибудь захолустной лавочке, торгующей всякой псевдо-магической чушью, бросил на стол да так и забыл про него, да и утром обнаружил лишь по чистой случайности.
Намазывая на хлеб нежный плавленый сыр я с тоской взирал на стоявшую за окном серость. Эх… в моей голове роились тусклые мысли…вот если бы выглянуло солнце, то можно было бы пойти побродить куда-нибудь в парк, свежий воздух, теплые лучи солнца, кругом зрелая, изумрудная листва…и дорожки-дорожки словно во том «сне» ведущие вглубь, туда где тихо и безлюдно, где можно по настоящему оказаться наедине с собой… Но многочисленные метеорологические сайты с редкостным для них единогласием твердили, что погода не улучшится и солнца не предвидится еще несколько дней. Август хоть и летний месяц, но в наших краях имеет стойкий нордический характер.
Я уже пол часа мучил знающий все Google пытаясь найти хоть какую-то информацию о странном предмете, прочно засевшем в моем мозгу. Кофе медленно стыл, бутерброд, вероятно обидевшись на отсутствие внимания, с каждой минутой терял свой привлекательный вид и превращался из долгожданной еды в еще одну деталь интерьера наравне с горой посуды в мойке и пятнами кофе на столешнице.
Итак, прошел уже час, кофе непростительно остыл и я без зазрения совести вылил его в раковину. Наливать еще одну кружку мне уже не хотелось и я, молча откусив вконец скуксившийся бутерброд, обнимая ноут снова направился в комнату.
Не доходя до двери и пары метров я даже не услышал, а скорее ощутил странное волнение, эпицентром которого стала моя маленькая, уютная берлога. В душе проснулись противоречивые чувства: праведный гнев – кто смеет нарушать мое пространство!! Сейчас всех разнесу!! — панический ужас – КАК ЖЕ, ВЕДЬ ВСЕ ВЕЗДЕ ЗАКРЫТО КАК МОЖНО ПРОНИКНУТЬ СЮДА! – и самый основной инстинкт человека – любопытство. Когда, после не долгой борьбы оно взяло вверх, я очень медленно опустил моего электронного спутника на пол и, стараясь не издавать ни звука, на цыпочках подкрался к полуотворенной двери. Затаив дыхание я весь обратился в слух…
Сначала казалось, что моя подозрительность была излишней, я уже начал мысленно сетовать о развитии у меня паранойи и возможно шизофрении, но какое-то шестое чувство уверенно удерживало меня от того, чтоб бесцеремонно ввалиться в собственную обитель. Я продолжал ждать.
Ожидание тянулось мучительно и хотя умом я понимал, что нахожусь в этом состоянии отсилы не более пары минут, мои внутренние часы показывали ничуть не меньше парочки вечностей, мне даже казалось что весь я покрылся пылью, а на глазах вот-вот появится паутина.
Первое что я услышал был шорох, точнее в тот момент я принял это именно за него. Словно ветер играл пожелтевшей осенней листвой прямо на полу моей комнаты, но стоял август, утро было безветренным, а до ближайшей парковой зоны нужно было пройти не менее пары кварталов.
Шорох или… шепот, да, именно шепот…Такой знакомый голос. Где же я его слышал?! Зовущий, манящий, вызывающий какие-то смутные, едва осознаваемые ассоциации. Как будто я слышал его уже много раз, только когда?! Сомнения обуревали меня, я почти не дышал, погружаясь в странное состояние похожее на опьянение. Весь мир стал терять свои очертания, превращаясь в туманные тени, едва знакомые, враждебные, пытающиеся удержать меня оковы. Но голос, голос словно путеводная нить вел меня сквозь все эти ужасы, одиночество, непонимание, сулил поддержку и ,что было особенно важным, ответ на мучивший меня вопрос, который я не решался задать даже самому себе – КТО Я?! ОТКУДА? И ГДЕ на самом деле мой ДОМ?!.
Я шел за ним, сначала медленно, осторожно, боясь спугнуть, боясь потерять то единственное, что давало мне призрачную, но такую желанную надежду. Голос становился все громче, он заполнял меня, проникая в каждый, даже самый потаенный уголок моего сознания. ЖЕНСКИЙ голос. Я готов был поклясться, что именно его я слышал в последний раз когда…
Карета скорой помощи уже подъезжала к дому, когда она почувствовала что больше не может сдерживать боль. Ее крик отчаяния пронзил эту теплую августовскую ночь и потух, столкнувшись с безмятежным молчанием холодного мира. Мира, которому было все равно на чьи-то горести, радости и страдания. Мира, который уже все решил и теперь лишь наслаждался развитием давно предсказанного сюжета.
Он выскочил на улицу, буквально наперерез машине. В распахнутой куртке и смешных плюшевых тапках на босу ногу. Свет фар выхватил из темноты его испуганное лицо и дрожащую в уголке рта не зажжённую сигарету.
Когда санитары отвратительно неспешно проследовали в дом, она уже не кричала, только смотрела на всех широко распахнутыми и бессмысленными глазами. До срока оставалось еще два месяца, но какое дело миру до человеческих правил.
Когда ее аккуратно перенесли в машину, она не издала больше не звука, только капельки крови запекшиеся на нижней губе свидетельствовали о том, как тяжело ей давалось это молчание. Он сел рядом, держа ее за руку и ежесекундно заглядывая в глаза с немым вопросом – когда же?!
Звук зажигания нарушил эту торжественную тишину. Машина сдала назад и набирая скорость выехала на шоссе. До ближайшей больницы было около получаса езды, но были ли у них эти спасительные полчаса?!
Шоссе было поразительно пустым. Ехали молча, только водитель насвистывал какой-то неуместно веселый мотив из тех, что услышав однажды почти невозможно выкинуть из головы. Вдруг ее лицо просветлело, веки нервно вздрогнули, и взгляд приобрел такое привычное ему, чуть заинтересованное выражение.
— Прислушайся, — прошептала она ему, слегка махнув рукой в сторону водителя. — Мне кажется или это наша песня?! Помнишь?!
Он настороженно прислушался, и еще минуту назад раздражавший мотив стал для него теперь светлой мелодией теплых воспоминаний.
Такая же летняя ночь, мерный стук каблучков по мостовой в унисон с тихим скрипом начищенных армейских ботинок. Из ближайшего кафе доносились обрывки разговоров и навязчивая мелодия популярного в прошлом хита. Невольно поддавшись ритму, он вдруг схватил ее за талию и поднял над собой. Взметнулась широкая юбка, на мгновенье оголив нежные очертания стройных загорелых ног, она звонко полу испуганно засмеялась. И в этот момент он наконец то понял, что жизнь его только начинается. Настоящая жизнь полная любви, заботы и ее чуть испуганного нежного смеха.
Вдруг лицо ее исказилось, Глаза расширились, она судорожно прогнулось вперед, и издала этот пронзительный, нечеловеческий крик, от которого у него замерло сердце, а тело оцепенело.
От неожиданности рука водителя дрогнула, мотив оборвался, и машина на полной скорости вылетела на встречную полосу…
Я очнулся валявшимся на полу у порога собственной комнаты не в силах даже открыть глаза. Тело сотрясалось в судорогах. Я старался вздохнуть, но в легких как будто не было больше места для воздуха, в голове была пустота, сквозь которую я отчётливо слышал этот навязчивый веселый мотив… Я больше не мог ждать, мне нужно было сделать это. Собрать в кулак все свои силы, побороть страхи и переступить порог злосчастной комнаты, чтобы взглянуть в эти знакомые, родные глаза и наконец то услышать мягкий, чуть хрипловатый голос…
***
Когда спасатели подъехали к месту аварии, было уже поздно. Водитель, абсолютно седой мужчина примерно 40 лет, скончался еще в момент столкновения не столько от полученных травм, сколько, как гласил составленный после вскрытия медицинский протокол, от инфаркта вызванного возможно тем нечеловеческим криком, предвестившим рождение новой жизни. Пассажиры находились в тяжелом состоянии: мужчина умер еще по дороге в больницу от обширного кровоизлияния, а что касается женщины, то именно из-за нее этот случай еще долго муссировался в прессе, как одно из невероятнейших «чудес» нашего времени.
Когда ее извлекли из машины, на теле не было ни единого синяка или малейшей царапины. Глаза были слегка прикрыты, а на лице блуждала едва заметная улыбка. Казалось, она даже не осознавала происходящего, словно для нее не существовало ничего кроме ребенка, которого она должна была произвести на свет. Ведь это был их первый, как оказалось, единственный ребенок. Воды уже отошли, и везти ее в больницу не было времени, поэтому роды принимали буквально в полевых условиях две молоденькие медсестры, для которых это было первое значимое событие в их еще только начавшейся медицинской практике. Потом, в своих многочисленных интервью, они будут рассказывать, что роженица вела себя на редкость спокойно и только в момент, когда перерезали пуповину, как будто очнулась услышав первый, еще робкий но требовательный крик своего ребенка.
— Покажите мне его…— лрошептала она одними губами.
Девушки поднесли к ее лицу плачущий комочек жизни, и она, собрав последние силы, прижала его к себе.
— Люблю тебя…
Это были последние слова, сорвавшиеся с ее бледных губ. Через мгновение ее не стало.
Наконец то, получив пока еще слабый контроль над собственным телом, я смог медленно, мучительно медленно, подняться по косяку и, шатаясь, на скованных страхом ватных ногах переступить порог – последний предел отделяющий вымысел от реальности, и взглянуть в чуть заинтересованные, болотно-зеленые глаза правды.
В комнате практически ничего не изменилось, за исключением одного. И это пугало и притягивало одновременно. Возле стола, спиной ко мне стояла невысокая молодая женщина. Ее широкая юбка развевалась на неизвестно откуда взявшемся ветерке, обнажая стройные загорелые ноги. Я почувствовал тонкий, наполняющий комнату аромат корицы, это был ЕЕ любимый запах, я знал это, я помнил…
ЖЕНЩИНА неспешно повернулась ко мне, держа на вытянутой ладони тот странный серебряный диск, причину моих сегодняшних волнений. Она слегка улыбнулась, и в отблеске голубоватого света, я заметил запекшиеся следы крови на ее тонкой нижней губе.
— А я все ждала… — произнесла она как будто нараспев. И снова улыбнулась.
— Я знаю… — от волнения, голос у меня сорвался и задрожал, — Я искал тебя.
— Глупый, я же все время была рядом, но ты не замечал меня. Она тяжело вздохнула и, пританцовывая, подошла к окну. Отдернула занавески, гостеприимно впуская в дом еще одного участника этой сцены – теплую августовскую ночь. Такую же, как тогда.
— Я звала, но ты не хотел меня слышать, боялся что я злюсь на тебя?
Я нервно сглотнул. Боялся ли?! Да я весь дрожал от ужаса при мысли об этом. Когда я пытался заснуть, именно ее глаза смотрели на меня сквозь бурую темноту, именно эти капельки крови на губе я видел перед собой. Да, эту правду я столько лет утаивал даже от себя, но сейчас не было смысла прятаться за слетевшие маски. Я не видел снов – я видел ЕЕ и обуреваемый желанием сбежать и спастись я выдумал себе новый облик- облик зверя, и только так я мог хоть на время скрыться от этих пристально смотрящих на меня глаз, в которых читался немой вопрос – когда же?! Когда ты вернешься ДОМОЙ.
— Я не злюсь — Она запрокинула голову и рассмеялась манящим грудным смехом. — Хватит уже, нам пора. Пойдем, пойдем домой. Она подошла ко мне и протянула тонкую, почти невесомую руку. — Я же люблю тебя…
Я поднял голову и впервые за долгие годы набрался смелости встретить ее взгляд. И когда наши глаза встретились, я понял все. Картинка сложилась. Боль, одиночество, непонимание, скитания и мытарства все это покинуло мой разум. Я ощутил дуновение свежего ветерка на моей коже, теплую пыль давно забытых дорог, окруженных густым, первозданным лесом. Мне хотелось бежать, подпрыгивая высоко-высоко, дотянуться до солнца и прижать его к своей груди. Больше не было страхов, цепей и оков, темноты и суеты этого мира, все моё существо ликовало – я возвращаюсь домой, теперь я знаю дорогу. А Она шла рядом и лишь тихонько смеялась, напевая веселую, прилипчивую мелодию.
— Я тоже люблю тебя…мама.
Хотя ребенок был единственным, кто выжил в ту жуткую ночь, состояние его оказалось нестабильным. Помещение в реанимацию и все усилия врачей не возымели никакого эффекта. Он так и не проснулся. Оказавшись замечательным объектом для изучения модного на тот момент в науке направления теории сновидений, ребенок, за неимением родственников, был передан на обеспечение в научный институт, развивавший в то время инновационный проект. Увидев настоящий мир лишь однажды, малыш был обречен на искусственную жизнь, поддерживаемую в теле многочисленными препаратами и средствами контроля. Когда же через несколько лет в силу своей неокупаемости проект был закрыт, невольный «подопытный» и так достаточно сильно ударивший своим существованием по институтскому карману, и забытый как прессой, так и простыми людьми был ликвидирован самым гуманным способом – посредством эвтаназии и не удостоен даже пары строчек некролога в местной газете.