Мой персональный ад
I Предисловие
Я живу в довольно обычном доме, пятиэтажке, каких пруд пруди в нашем городе – львиная доля соседей давно вступила в преклонный пенсионный возраст, и как в насмешку над бедными старичками все подъезды (а у нас в доме их три) сплошь оклеены, как обоями, похабными яркими бумажками с пикантными надписями «Досуг», из каждого окна несутся звуки рекламы на «Радио России» о пользе новой разработки ученых, отечественном нелекарственном препарате бла-бла-бла…
Та половина населения, которую вроде бы стариками назвать нельзя, живут, как все нормальные люди, отголоски этой жизнедеятельности заметны – кашляющий лай чьей-то таксы за закрытой дверью, орущий ребенок, запах сигарет и жестянка пива, забытая легкомысленным дядей Георгием…
Но на последнем этаже нашего дома живет немного странная женщина, на вид ей лет пятьдесят или немного больше, живет одна, но точно известно, что был у нее когда-то муж и вроде бы есть дочь, вот только уже много времени ее почему-то не видно. Не знаю точно, как зовут эту женщину, вроде бы что-то тривиальное вроде Люда или Люся – внешность ее с этим именем не сочетается. Она хоть уже и немолода, но по-прежнему красива: полноватая, но статная, во всегдашнем поношенном зеленом пальто, со старомодно завитыми светлыми волосами. Лицо ее, круглое, как солнце, лучилось приветливой улыбкой даже при виде дяди Георгия, алкоголика с солидным стажем.
Она была из тех людей, за неизменной приветливостью которых кроется желание такой вот добротой замолить старый грех, который все еще давит на сердце. Недавно это поняла, раньше ее манера улыбаться всем людям казалась мне противной и слащавой, почему-то вызывавшей презрительную жалость. Я не задумывалась о ней: живет – и ладно, но однажды увидела сон, и ее в этом сне, не понимаю, откуда она там взялась.
Во сне были еще люди, которых что-то со мной связывало, среди них только одна незнакомка.
А может, это и была я?
II Картина в романтическом стиле
Я была милой маленькой девочкой лет восьми, не больше, и совсем не походила на себя восьмилетнюю – ни внешностью, ни характером. Во сне я была высока ростом, смугла, волосы мои были черными и мягкой волной падали на спину, небрежно перехваченные лентой. Почему-то сознание мое вовсе не уподобилось моей новой детской внешности – я понимала, что я — это я, но вот того, что бодрствует лишь мой разум, а тело спит, этого я тогда не осознавала… Я играла с другой маленькой девочкой моего возраста. Она была похожа на храмовую фреску – нежный овал лица, пухлые розовые губки, белокурые кудряшки, длинное платьице из легкой ткани. Больше всего она напоминала Клодию из книги Энн Райс, и сходство только усугублялось выражением ее больших и ярких зеленых глаз – они были по-детски невинно распахнуты, но какая-то искорка горела в самой их глубине: опыт или тяжелый груз прошлого?.. Но какой может быть опыт у маленькой девочки?
Мы гуляли по огромному лесу, солнечный свет здесь казался сиренево-зеленым: кроны деревьев переплетались на большой высоте и не давали теплым золотым лучам спускаться к нам во всем своем великолепии. Сгущались сумерки, густые, как сливки, у наших ног рождались облачка тумана. Но что-то тревожное было в этом месте – то ли безлюдность настораживала, то ли с моей спутницей было что-то не то?
Я не помнила ее имени, только слышала, как ее окликнули. Она тотчас же обернулась на голос зовущего, весело подмигнула мне:
— Это мама меня зовет, бежим!
Мы побежали, под нашими маленькими ножками шуршали опавшие листья. Хотя лес и был еще зелен, на земле почему-то властвовала осень…
Мама девочки оказалась приятной женщиной лет сорока, она смотрела на нас с приветливой улыбкой, от которой на щеках ее появлялись ямочки. Почему-то я разглядела в ней какую-то печаль, спрятанную так глубоко, что даже она сама не может ее постичь.
Моя спутница была с ней еще милее, чем со мной, и ощущение того, что она совсем еще маленькая, стало еще сильнее, хотя глаза ее говорили об обратном – что-то скрытое появилось в них – возможно, боль, а может, вековечная грусть. Странно, но сейчас ощущение того, что под внешностью маленькой девочки скрыто что-то иное, усилилось настолько, что казалось, что разум малютки старше разума ее матери…
Даже мне, посторонней, было заметно, что мама души не чаяла в девочке, но была в этой женщине такая неимоверная хрупкость, ломкость, словно ранее душа ее рассыпалась на миллион осколков, а потом была бережно собрана и скреплена вновь – чьей-то любовью.
Мы не пробыли с матерью девочки долго, но мне запомнился навсегда взгляд, которым она провожала нас, скрывающихся в лесу – обеспокоенный до такой степени, что казалось — скрытое безумие беснуется на дне этих глаз, как будто все жизненные силы женщины уходят от нее по мере того, как отдаляется от нее ее дочь. Они словно навеки прощались…
III Начало истории
— Ну, рассказать тебе мою историю?- спросила моя спутница, хитро прищурившись и склонив набок очаровательную головку.
Я непонимающе на нее взглянула – я изо всех сил старалась скрыть то смятение, которое вселяли в меня размышления о матери девочки и о самой малютке. Но, похоже, она была слишком проницательна для маленького ребенка, как и ее глаза – они были слишком мудрыми, слишком…
— Ты так смотрела на мою маму, что я поняла — ты заметила что-то непонятное в ней, ведь так?
Я кивнула.
Я знаю, как говорят дети – их голоса обычно мягкие и сладкие, как птичье молоко, слова они подбирают простые, а эмоции, которые они вкладывают в речь, всегда чисты и незамысловаты, как и они сами. Но насмешка и вместе с тем сочувствие, оценивающе и цинично прищуренные прекрасные зеленые глаза, как у ангела на храмовой фреске – так странно и даже пугающе… И вместе с тем – невиннейшая внешность: длинное платье, из-под которого выглядывают острые носочки малиновых лаковых туфелек, пышные белые рукава, тонкие бледные ручки со звенящими браслетами, завитые мелкими кудряшками длинные светлые волосы, обрамляющие недетское лицо…
— Она уже однажды потеряла меня и боится, что это может произойти еще раз. Ей больше такого не вынести, — странные слова…
— Как это – потеряла тебя? — я почему-то мгновенно вспомнила о собственной маме, которая тоже в каком-то смысле меня потеряла, только уже безвозвратно… И как моя маленькая подружка была похожа на меня своим поведением – вот и насмешка, вот и циничный прищур – не самое приятное впечатление.
Я разбирала собственный сон на яркие цветастые клочки, на эмоции и события – я, если можно так выразиться, бодрствовала во сне… Но это было даже любопытно – быть может, я узнаю что-то интересное, о чем раньше не догадывалась?..
— Как один человек может потерять другого — тебе ли спрашивать? – грустно улыбнулась она. – Это когда мгновенно одну личность словно подменили другой в глазах окружающих, они не узнают былого человека в этом незнакомце, а в душе его самого действительно произошел перелом, причиной которому явилось или что-то очень радостное… или что-то очень плохое.
Я начну свой рассказ издалека – все то, что случилось, случилось со мной и с мамой восемь лет назад, когда мне было шестнадцать. Спросишь — как это? В одночасье я успела и состариться, и умереть, и даже воскреснуть… и вот сейчас я такая.
— Значит, на самом деле тебе двадцать четыре?
Она усмехнулась:
— Логично, сложить шестнадцать и восемь ты вроде бы умеешь.
— Но тогда почему ты… — проговорила было я, но она нетерпеливо замахала руками, видимо, догадавшись, какой вопрос я хочу задать.
— Мы же во сне, а это – только маска, и придумана она не мной, а мамой, и выгляжу я так по ее замыслу. Разве ты не догадываешься, что именно такими и хотят видеть все мамы своих идеальных дочерей: вечно маленькая, послушная, как ива на ветру, милая и красивая той красотой, что свойственна кукле или круглощекому ангелочку, а уж никак не живому человеку?
— Прекрасно я это знаю, как будто бы моя мама не такая…-вздохнула я. — А скинь-ка маску, какое у тебя настоящее лицо?
— Не могу, — ответила она. – Это же не мой, а ее сон. Кроме того, она не знает, что спит, не знает, что и меня-то уже восемь лет как нет…
IV 4 – число смерти
В свои шестнадцать лет я была милейшим и невиннейшим созданием – радостная, как богиня, со светлыми белокурыми волосами и с нежнейшей белой душой. Меня безумно обожали окружавшие меня люди, и я отвечала им взаимностью. Но на самом-то деле я еще никого по-настоящему не любила, это только предстояло мне. И однажды я без остатка отдала всю себя одному человеку…
Он был красив как сам дьявол, обаятелен и так недосягаем, что хотелось плакать от этого ощущения близости и одновременно громадной отдаленности от него. Я боялась его глаз – они были темно-карие, почти черные, как будто он был колдуном. Я спала и видела его во сне, видела его силуэт на улицах, а потом с горечью убеждалась, что обозналась, и это не он прошел мимо и не заметил меня.
Все случилось быстро – мы как-то неожиданно легко начали общаться, потом я запомнила морозные звезды на бархатном небе, яркий свет у крыльца моего дома и сладкий вкус его губ… В другой день была комната, вся загроможденная мебелью, узкая кушетка, я сидела на ней, откинувшись назад, а он стоял передо мной на коленях, целовал и ласкал меня, приручал меня к своим рукам, и я, как дикий зверек, постепенно привыкала.
Когда в тот день он провожал меня, я понимала, что какая-то частица моей сущности осталась в той комнате у него дома, и теперь она безраздельно принадлежит ему.
…Был весенний день. К тому времени мое сердце хранилось, наверное, в одной из многочисленных коробок, которыми была завалена его квартира, душой я понимала, что сейчас наступило лучшее время моей жизни, оставалось непокоренным лишь мое тело. Мы лежали в обнимку на его кровати и болтали, а потом словно какая-то молния промелькнула в весеннем блестящем воздухе… Пол оказался погребен под бесформенной кучей нашей одежды, разговор забыт, и я подарила ему последний, третий компонент близости между людьми. Теперь у него было все — моя душа, мое сердце и мое тело.
Полностью довериться и отдаться другому человеку – я еще не знала такого блаженства. Я ничего не боялась — ни первой боли, ни возможных подозрений мамы, отношения с которой и так были довольно хлипкими, ни, тем более, того, что наш рай на двоих когда-нибудь сгорит и распадется разноцветными кружочками конфетти.
Потом было наслаждение, яркое, как солнечные блики на воде, когда это заканчивалось, мы не хотели расплетать объятья и лежали в обнимку на теплых простынях, купаясь в приглушенном свете, в котором танцевали пылинки. Я прижималась прохладным телом к его горячей груди и только спрашивала себя: «Чем я заслужила это счастье?»
Он лежал тихо, закрыв глаза, и я покрывала легкими поцелуями каждую клеточку его красивого лица, гладила его черные как смоль волосы, прижималась к нему всем телом, и шептала:
— Я люблю тебя, люблю…
— Зачем? Ведь мы же просто любовники… — прошептал он, улыбаясь самыми краешками губ. Его губы были так близко от меня, что я чувствовала его горячее дыхание, он поглаживал меня по голове, как маленького ребенка, и объяснял, казалось, очевидные для него вещи.
Поцелуй был горько-соленым, это оттого, что где-то внутри меня плакала моя душа.
Как же так? Что было неправильным? Может, моя излишняя доверчивость? Но сейчас уже неважно, в чем была ошибка…
Не знаю, как долго я думала, что бы с собой совершить, к тому времени я побледнела и осунулась, почти что призраком стала. Та самая вода, с бликами на которой я сравнивала мое наслаждение с ним, приняла меня в теплые усыпляющие объятия.
Было лето, время, когда в сердцах у других людей только зарождается любовь, а мое же сердце умерло. Я перенеслась в зиму, здесь был сладкий сонный покой. Кто говорил, что покой хуже наслаждения? Вот и неправда…
Я помню место, в которое попала: там была белая земля без единой травинки, кое-где росли черные кряжистые деревья с узловатыми стволами и с раскидистыми ветвями, которые сплетались в небе, как нити паутины. Небо тоже было белым, и на горизонте оно сливалось с землей, так что на самом-то деле ни земли, ни неба там не было… Была только река, прямая, словно стрела, она текла далеко-далеко, сколько хватало глаз, а берега у нее обрывистые и такими ровные, как будто вычерчены по линейке. Вода багровая и соленая, как наш последний поцелуй, я плыла по течению, раскинув руки и ноги, глаза закрыты, но я все равно все вижу, потому что смотрит на этот странный мир моя душа, а не мое тело. Его уже давно нет… А мимо по багровой воде плывут белые поломанные кости тех, кто тоже, как и я, свел счеты с жизнью. Они тоже, как и я, давно умерли, а их белые старые кости все не найдут покоя? Почему же тогда моя плоть тоже не расползется и не исчезнет на дне Реки Смерти, а кости не побелеют и не поплывут по багровой воде к великому океану, в котором я, возможно, обрету покой?
Небо бело, солнца и луны нет, ни дождя, ни снега, ни лютого холода, ни обжигающего жара, я ничего не чувствую…
V Возвращение
Я была милой маленькой девочкой лет восьми, я проснулась в уютной кроватке в крохотной спальне. На стуле висело платье для меня – длинное, белое, из воздушной ткани, а на полу стояли малиновые туфельки. Мама вошла в комнату – такая постаревшая, что просто ужас. Но она улыбается, морщинки вокруг глаз углубляются, но все равно все хорошо, если мама со мной. Она такая красивая: полноватая, но статная, часто носит длинное зеленое пальто и завивает светлые волосы. Лицо ее круглое, как солнышко. Она часто улыбается.
— Я не уберегла тебя тогда, но сейчас моя девочка будет счастлива, — сказала она.
Я ничего не понимаю из ее слов, но улыбаюсь. Мама смотрит на меня с такой нежностью, как будто я хрустальная, так смешно…
VI 6 – число дьявола
Такое блаженство продолжалось недолго. Я оставалась маленькой и глупой еще около полугода, и эти полгода были счастливейшими в моей жизни. А потом пришла нежданной гостьей память и все мне рассказала.
В тот день, в сумерках, я побежала на мост, тот самый… Вода была черной и матовой, как бархат, на нее было страшно смотреть, она была такой притягательной, что хотелось повторить совершенное мной когда-то, но я и так была чужим призраком, демоном-самоубийцей, вызванным моей милой смертной мамой со дна Реки Смерти. Если мама хочет, чтобы я была с ней и радовала ее, так и будет.
Скоро я заметила, что другие люди не видят меня, что они странно косятся на маму на улице, когда она разговаривает со мной. Видимо, считают ее сумасшедшей… Тогда я пристально смотрю в глаза смеющихся людей и запоминаю их навсегда, а ночью прихожу в их сны и терзаю их. Так я наказываю всякого, кто смеет хоть как-то нарушить хрупкое фарфоровое мамино счастье. К сожалению, убить я их не могу, а странно – я же ни что иное, как смерть… И только маме хорошо со мной, она очень сильная, моя мама. У нее нет мужа, мало друзей, да и видит их она редко. Только я и есть у нее, и мой смысл жизни – это она. Только когда она умрет или поймет, кто я, и испугается, я смогу исчезнуть.
Я не расту. Я всегда одета в белое платье, волосы мои завиты мелкими кудряшками и распущены, как у девственницы, идущей к алтарю. Если я смотрюсь в зеркало, там отражается это милое лицо с зелеными глазами… Я не знаю, была ли я такой когда-то или внешность меня нынешней полностью выдумана моей мамой. Я забыла свое настоящее детство, забыла и юность, помню только его, демона с темно-карими глазами…
VII Реальность
Мы сидели на зеленой поляне, усыпанной мелкими белыми цветами, она, на боясь запачкать платье, забралась на большой дубовый пень, легкомысленно болтала ногами и рассказывала, а я слушала…
— Вот так… — сказала она напоследок и замолчала.
А я вспоминала себя, пристально всматривалась в черты лица маленькой девочки, которая пережила мой персональный ад…
Если говорить о хорошем начале ее истории, то со мной все поразительно похоже. Моего темноглазого возлюбленного зовут Игорь, как и тот демон, он впервые поцеловал меня зимой, на пороге моего дома, как и тот демон, он жил раньше в маленькой захламленной квартире и мы целовались в темном зале, он стоял передо мной на коленях и приручал меня, как маленького зверька, к своим рукам…
Но сейчас он живет в другом, просторном и светлом доме, его кровать отзывается жалобным скрипом на наши любовные оргии, а солнце просачивается через плотные шторы, и в комнате светло, как мы ни стараемся создать darkness for dark business…
Мы можем лежать в обнимку и болтать часами, он дарит мне свои поцелуи, кинопремьеры и плохие привычки, я дарю ему нежность, вкусные салаты и рисунки, а его сердце всегда со мной, трепетно бьется в моих руках, и я буду хранить его, как свое собственное. А мое сердце у него на бессрочном хранении, может, лежит в пыльной прикроватной тумбочке или в огромном угловом шкафу, в котором вполне можно жить втроем…
Мой персональный ад уже случился с ней, с этой несчастной маленькой девочкой, а если ужас уже кем-то пережит, то вторично он не повторится, я свято в это верю, верю так, что не осталось даже крупицы моей веры на какого-то там бога… Мы сами – боги, я и Игорь, и если захотим, все у нас будет хорошо…
Я поспешила проснуться, не узнав имени той маленькой девочки из сна, не хочу знать, вдруг ее зовут моим истинным именем, а истинные имена не могут повторяться…